При объяснении смысла российского герба хорошие люди обычно говорят, что двуглавый орел символизирует великую державу, соединяющую запад и восток Евразии. Люди нехорошие, с дежурной фигой в кармане, утверждают, что данная птица символизирует некое раздвоение личности.
Плохих мы слушать не будем, но вспомнить предостережение Василия Ключевского, который отмечал, что успехи российской внешней политики обычно сопровождаются провалами в политике внутренней, не лишне. Ярчайшим примером становится эпоха Екатерины Великой, которую в связи с возвращением Крыма и битвой (пока только гуманитарно-политической) за Новороссию все поминают добрым словом. Думаю, не надо подробно объяснять, почему при этой императрице внешняя мощь России поднялась на небывалую высоту. Но стоит ли забывать, что именно при ней же крепостное право было доведено до своего последнего предела: из арендаторов, подписывавших пожизненные договоры с землевладельцами о «крепости к земле» (что было в отправной точке процесса, начавшегося во второй половине XVII века) крестьяне превратились в полное подобие вещей, которыми разрешалось торговать оптом и в розницу, которых разрешалось сдавать в утиль, т.е. убивать. Екатерина окончательно вывела крестьян из-под защиты закона, запретив им жаловаться на помещиков (по Соборному уложению 1649 года убийство крепостного каралось так же, как убийство любого другого человека) и лично обратила в рабов около миллиона формально свободных земледельцев, принадлежавших казне, раздавая их в собственность своим блистательным сподвижникам, потрудившимся ради расширения Империи и укрепления трона. При этом Екатерина стяжала еще и славу едва ли не самого либерального русского писателя XVIII столетия.
Обычно такие странности объясняются просто: бывшая принцесса София Августа захватила власть и, как всякий узурпатор, была крайне зависима от тех, кто осуществил этот нехороший проект. Вот она и раздавала рабов своим «светлейшим», не понимая, естественно, что запускает тем самым два губительных процесса: рабство отрезает почти половину населения от участия в развитии страны, а дворянство, облагодетельствованное еще при ее убиенном муже «вольностью», правом не служить, превращается из станового хребта государства в откровенно паразитический класс. Не удивительно, что эта великая строительница Империи получила мощнейший удар в спину – пугачевщину. А если посмотреть раньше, то такой же сюрприз С. Т. Разин преподнес государю Алексею Михайловичу – первому на русском троне прогрессисту-западнику (правда, не столько по делам, сколько по убеждениям) и вообще добрейшей души человеку. (Его гениальный сын, по большому счету, ничего не сочинял, а только выполнил то, о чем мечтали отец и лучшие люди при нем).
Эти исторические примеры понадобились для того, чтобы напомнить:
разговоры о раздвоении внешней и внутренней политики уже начинаются. В связи с Крымом и Новороссией (а ранее – Южной Осетией, Абхазией, Сирией, Олимпиадой) пресса хором заговорила о «русской весне» и четком патриотическом векторе страны на мировой арене.
Либералы окончательно утратили ореол штатных свободолюбов и властителей дум. Но в патриотическом лагере уже нашлись те, кто «портит настроение», напоминая, что внутренняя политика остается в руках тех, кто развалил страну в 90-х и нулевых.
Вот известный экономист Михаил Хазин, анализируя налоговую реформу последнего времени, говорит, что ее смысл, как и в 90-е, «состоит в том, что она должна максимально поддерживать спекулятивные операции (например, продажу заводов на металлолом и последующую распродажу участков земли под ними) и делать нерентабельным высокотехнологическое производство», а клан либерал-реформаторов, контролирующих финансово-экономическую политику в стране, «явно играет не на получение власти внутри страны, а на ее ликвидацию».
Константин Сивков, первый вице-президент Академии геополитических проблем, считает, что если «президент Путин поддастся слабости и решит вернуться на либеральные рельсы, участь его может оказаться весьма печальной». Президент твердость сохраняет, но, простите за банальность, история – такая вредная штука, что постоянно норовит повториться.
